1

Получить место в этом абсолютно закрытом госпитале для такой молоденькой медсестры, какой была Лиля Рассадина, – это вполне можно расценивать как чудо... Правда, у Лилиного чуда имелся вполне конкретный автор – ее собственная тетушка, проработавшая здесь четверть века и обожавшая свою племянницу. Ну и что, что работа досталась ей по блату? Лично для Лили это только осложняло существование: девушка испытывала почти постоянную необходимость доказывать прежде всего самой себе, что она лучшая из лучших и очутилась здесь по праву... А вовсе не потому, что за секретность сотрудникам платили немного больше, чем в остальных лечебных учреждениях.

Собственно говоря, секретность сводилась на самом деле к тщательному соблюдению медицинской этики: имена пациентов не подлежали разглашению за стенами госпиталя. Особенно тяжелых больных. И совсем уж «особенно» тех, кто находился в реанимации, которую в числе еще нескольких, куда более опытных, чем она, медсестер и обслуживала Лилия Владимировна Рассадина.

Обо всем этом девушка размышляла чуть ли не ежедневно, по дороге на работу, на очередное дежурство: в их подразделении легких дежурств не существовало, и следовавшие за ними отгулы все сотрудники всегда использовали по назначению – отсыпаясь после очередных шоковых суток. В данный момент, выспавшаяся и бодрая как никогда, Лиля была вполне готова, как выражался ее отец, «к новым подвигам» и пребывала в прекрасном настроении, вполне соответствовавшем ясному и теплому июльскому утру.

Терпеливо переждав, пока строгие охранники на проходной в очередной раз просмотрят ее паспорт (одного входного пропуска на территорию, с точки зрения руководства, было мало), Лиля быстро миновала пешеходную дорожку, идущую рядом с подъездной дорогой к главному входу в основной корпус, и спустя пять минут уже оказалась на своем этаже. И сразу же, едва сделав пару шагов в сторону сестринской, поняла: случилось что-то из ряда вон выходящее... В обычно пустых и тихих коридорах этажа то тут, то там мелькали докторские халаты и шапочки медсестер. В сторону первой реанимации, куда всегда клали особо тяжелых и особо важных пациентов, быстрым шагом направлялся сам Курочкин, главврач.

Лиля, торопливо проскользнув в сестринскую, едва ли потратила даже полминуты, чтобы переодеться, хотя до начала ее сегодняшнего дежурства оставалось еще около получаса: девушка сразу взяла себе за правило приходить на работу пораньше, чтобы успеть заполучить у своей предшественницы необходимую для работы информацию. Редкая ночь в их госпитале обходилась без поступления новых больных, порой доставленных сюда на специальном самолете из той же Чечни... Чаепитие в обществе ночной дежурной, ставшее здесь традиционным завершением «суток» задолго до появления Лили, давало возможность войти в курс того, что успело случиться в ее отсутствие. Но сегодня никакого чаепития явно не предполагалось, сестринская была пуста, а чайник «Тефаль», который девушка успела потрогать уже на ходу, холодным.

– Как хорошо, что ты уже здесь! – Инночка, у которой Лиле и предстояло принять дежурство, едва не сбила Рассадину прямо в дверях. – Я буквально с ног валюсь...

Она и правда почти свалилась на узкую белую кушетку, и Лиля отметила, что впервые за два месяца работы видит всегда ухоженную и тщательно накрашенную медсестру, никак не тянущую на свои тридцать лет, со смазавшейся косметикой и темными кругами под глазами.

– У нас ЧП, мало того что крупная шишка из Генпрокуратуры, так еще и жертва теракта... О взрыве в детдоме слышала?

Лиля ахнула:

– В детдоме?!

– Детка, да ты что?.. По всем каналам передавали, уже почти сутки только об этом и говорят... А-а-а, ты ж наверняка все продрыхла!

Инна устало усмехнулась:

– Я совсем забыла, что сегодняшнее дежурство у тебя вместо Марины, не по графику, второе подряд... Вот подфартило нашей Марише, как всегда, небось уже валяется на морском песочке пузом кверху... А мы...

Далее она коротко поведала Лиле о том, что случилось в Мневниках, и задумчиво покачала головой:

– Честно говоря, не думаю, что он выживет. Он же был доставлен весь в кровище. Правда, потом выяснили, что это была в основном кровь его товарища, который закрыл его собой. Просто жуть взяла! Но и сам тоже пострадал: масса порезов, ссадин, ужас. Вызывали самого Раппопорта, всю ночь реаниматоры откачивали. Электрошокер, искусственная вентиляция – трудно передать, что было, всего полтора часа назад закончили... Профессор, кстати, спит в ординаторской, отключился буквально через десять минут после того, как вернули, как импульсы пошли.

– А больной, что с ним сейчас и почему ты считаешь, что он...

– Тут и считать нечего, – перебила ее Инна. – Больной в коме, а на моей памяти из виданных мной коматозников был всего один случай, когда человек выбрался... Сказать тебе, сколько их, таких, я здесь видела за десять лет?..

– Ты говорила, он шишка?..

– Ну!.. То ли помощник, то ли заместитель генпрокурора, точно не помню... Во всяком случае, начальство подняло на ноги из-за него всех кого надо и не надо. Хотя лично я про него отродясь не слышала... Погоди, сейчас я тебе скажу, как его зовут, карту, как ты понимаешь, заполняла я... Черт, фамилию помню, смешная такая фамилия – Турецкий! А вот имя – хоть убей... Эй, Лиль, ты чего?..

Как ни устала Инна после хлопотной ночи, ее наблюдательность все же притупилась не до такой степени, чтобы не увидеть, как побелела и буквально обмерла на месте молоденькая медсестричка.

Некоторое время медсестры смотрели друг на друга, наконец Рассадина еле слышно переспросила:

– Турецкий?..

– Ты с ним что, знакома?!

Но девушка ее словно не расслышала:

– Если это он, то зовут его Александр Борисович... Инна, вспомни, его имя-отчество Александр Борисович?!

– Да не помню я!.. Вот только этого и не хватало – я имею в виду, если он твой знакомый... или, чего доброго, родственник... тогда тебя точно отстранят от дежурства, а я и так на ногах не стою!

Лиля посмотрела на всполошившуюся медсестру и всеми силами постаралась взять себя в руки, заговорить как можно спокойнее:

– Нет, не родственник и не знакомый, даю тебе честное слово, я его даже ни разу в жизни не видела... Просто слышала...

– И что же ты о нем слышала? – подозрительно прищурилась Инна.

Девушка уже полностью овладела собой и взгляд коллеги сумела выдержать с невозмутимым выражением лица.

– Слышала, что он очень хороший следователь по особо важным делам, – спокойно сказала Лиля. И так же спокойно добавила: – Что ни разу, никогда по его вине... Нет, не так: благодаря ему никогда в делах, которые он ведет, не страдают невиновные люди, даже если все складывается против них.

– Не ведет, а вел... – поправила ее Инна. – Я уже свое мнение высказала: вряд ли этот твой Турецкий выйдет из комы, чудес не бывает!.. Между прочим, Курочкин уже минут пятнадцать пытается объяснить это одному типу из Генпрокуратуры, который сидит тут почти сутки... Представляешь, какова шишка, коли его сюда впустили?

Лиля, если бы она слышала последнюю реплику медсестры, нашла бы, что возразить: даже она, проработавшая в госпитале едва несколько месяцев, давно знала, каким образом несанкционированные посетители, родственники и друзья пациентов проникают изредка на территорию госпиталя, минуя грозную охрану. Но Лиля Инну уже не слушала, думая о своем. И когда та засобиралась наконец домой, попросив девушку начать чуть раньше свое дежурство, Рассадина кивнула ей в ответ чисто автоматически.

Подробности этой истории Лиля Рассадина узнала много позже свалившейся тогда на их семью беды – внезапного ареста отца. Да и кто бы стал посвящать четырнадцатилетнюю девчонку в эти самые подробности? Во всяком случае, не мать, рыдавшая день и ночь, и не бабка, всю жизнь не любившая зятя и охотно поверившая в его вину.

Кажется, только она, Лиля, любившая отца больше всех на свете, не сомневалась в том, что произошла какая-то ужасная ошибка и вот-вот все разъяснится.